Что-то не так? Ты или уходишь, или соглашаешься. И не потому, что согласен, а просто тебе вдруг стало все равно и хочется прекратить разговор. У тебя осталось не так много времени, чтобы тратить его на бессмысленность.
И еще ты стал избегать туманных намеков. Не хочется разгадывать головоломки. И самому не хочется их придумывать.
Деньги? Вдруг ты понимаешь, что не нужны большие деньги. Тебе хватит того, что заработал. Еще до кризиса старшего возраста ты научился желать возможное. И еще ты понял, что отдавать — лучше, чем грести под себя. Лучше отдать сейчас, когда ты еще можешь увидеть, как радуются те, кто получил.
А в чем же кризис старшего возраста?
А нет его. Это не резкий фазовый переход из твердого в жидко-расплывчатое состояние. Это постепенное привыкание к мысли, что надо больше думать о родных и любимых, чем о себе. А всем, кто тебя видит и слышит, приятно, что рядом есть человек, идущий наверх. Пусть медленнее, чем раньше, пусть на скромную вершину. Пусть даже не идет, а ползет. Ну и что? И про таких стихи слагают.
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
— Кобаяси Исса
А вы замечали…
А вы замечали, что женщины в мужских рубашках смотрятся очень невинными?
А вы замечали, что счастливые женщины очень хорошеют и перестают интересоваться политикой?
А вы замечали большую разницу между человеком, который говорит, что его знакомые всё сделают, и человеком, который говорит, что он всё сделает сам?
А вы замечали, что человек, идущий по чужим следам, не оставляет своих?
А вы замечали, что если мужчина вдруг начал ходить в спортзал, то, скорее всего, у него бес в ребре?
А вы замечали, что люди, прочитавшие «Улисса», не обязательно лучше тех, кто об этом романе даже не слышал?
А вы замечали, как редко встречаются люди, твердо знающие, чего они хотят?
А вы замечали, что выполнение плана о перемене стиля жизни делится на три этапа: «Пора начинать!», «Совсем нет времени!», «Да пропади все пропадом!».
А вы замечали, что мужчина на моторной лодке смотрится мужественнее, чем на велосипеде?
Скайп всегда выключен
Старик жил у большого холодного озера.
Озеро было таким огромным, что он называл его морем и всегда говорил, что ему не надо ездить на курорты — море у него рядом, оно привычное, он любил его, оно давало ему силы.
Утром он варил себе сосиски и заваривал чай с молоком. Его желудок молоко не переваривал, но он не мог отказать себе в удовольствии размочить кусок рафинада и потом долго сосать его, прихлебывая из большой белой кружки теплый чай с каплями молочного жира на поверхности. Когда чая оставалось совсем немного, он доставал таблетки из темных бутылочек, стоявших рядом с сахарницей, бросал их в рот, запивал их остатками чая, морщился и шел одеваться.
Ему было уже очень много лет. Когда его спрашивали о возрасте, он отмахивался, говорил, что уже пора помирать, переводил разговор на другую тему. Лет пять назад он еще следил за собой, тщательно брился, раз в месяц ходил в парикмахерскую и даже покупал себе новую одежду, чтобы быть хоть чуть-чуть привлекательнее. Потом он заболел, провел месяц в больнице, а когда вышел, то увидел в зеркале такого глубокого старика, что махнул на себя рукой и перестал вообще смотреться в зеркала. Бриться он стал через день, оставляя кустики щетины на шее и возле ушей, в парикмахерскую стал ходить раз в три месяца и всегда просил постричь его покороче, чтобы в следующий раз прийти уже через четыре месяца. Одежду он больше не покупал, понимая, что ему уже не сносить того, что висело в старом скрипучем шкафу. Старик перестал носить рубашки — он не мог справиться с их стиркой и глажкой, полюбил водолазки — они скрывали морщины на его шее. Раньше для него это было важно, а сейчас он любил водолазки за то, что их не надо гладить.
Ботинки — это было последнее, что старик содержал в идеальном порядке. После каждой прогулки он нес их в ванную, протирал мокрой тряпочкой, сушил, а потом намазывал кремом и долго полировал сухой бархоткой. Где-то он прочитал, что один из признаков старости — это перестать следить за своей обувью.
— Врешь — не возьмешь! — пришептывал он, внимательно рассматривая на свету результат своей работы.
Потом ботинки ставились у входной двери. Ставились аккуратно, параллельно, даже шнурки растягивались вдоль ботинок, подчеркивая эту параллельность. После этого ботинки объявлялись готовыми для следующей прогулки.
Гулял старик всегда по одному маршруту. Он шел к окраине городского пляжа, где на берегу лежали огромные серые валуны. Долго стоял там, наблюдая за волнами, которые то шипели на крупной гальке, то разбивались в брызги, если доползали до камней. Часть брызг попадала старику на лицо, но он не вытирал их, а смотрел на белую пену, темную воду и думал. В этом месте он думал всегда об одном и том же: о своих дочках, общение с которыми ограничивалось открытками к дню рождения, о здоровье, которое уходило с каждым днем, и о женщинах, которые прошли через его жизнь и куда-то навсегда исчезли.
У него было много женщин, когда он был стройным, подвижным, черноволосым, с тонкими чертами лица. Сейчас он не строен, не подвижен, не черноволос, а все черты лица просто утонули в глубоких морщинах и раздувшемся бугристом носу. Он старался не смотреть на женщин, чтобы не увидеть жалость в их взглядах, сторонился своих давних знакомых, чтобы не видеть их постаревших лиц, в которых, как в зеркале, узнавал себя. Ему было комфортно только дома, где он был уверен в своем одиночестве, и тут, на краю пляжа, куда почти никто не приходил, опасаясь летом порезать ноги о разбитые бутылки, а в несезонье опасаясь наткнуться на тех, кто эти бутылки разбивал.
Старик никого не боялся. Он брал с собой деньги, но ровно столько, чтобы хватило на небольшой набор продуктов, которые он покупал на обратном пути в маленьком магазине возле своего дома. Иногда он видел компании, пьющие пиво по утрам у его камней, но они не обращали на него особого внимания, хотя в его присутствии явно старались быстрее закончить свой утренний опохмел.
— Даже им я мешаю жить, — думал старик, глядя на волны и вдыхая запах влаги и водорослей.
Иногда его одиночество нарушалось. Он вспомнил, как однажды тихим летним утром он стоял на берегу, смотрел на серую гладь, тянувшуюся до самого горизонта, и вдруг услышал чуть дребезжащий женский голос.
— Я вижу, вы любите сюда приходить. Я тоже тут бываю на прогулке, но потом всегда пью кофе вон в том кафе.
Он оглянулся, увидел старушку с аккуратно уложенными седыми волосами и с толстым слоем косметики на маленьком личике. Старушка была в белом плащике, вышедшем из моды лет двадцать тому назад, ее шею прикрывал розовый капроновый шарфик.
Старик долго смотрел на нее, пытаясь понять, зачем она здесь, почему она с ним разговаривает и почему так смотрит на него.
— Простите, — сказал он, слегка поклонился и пошел в сторону своего дома.
Старик шел быстрыми шагами, словно пытаясь убежать от своих горестных мыслей.
— Нет, только не это! — шептал он. — Просыпаться каждое утро и видеть рядом на подушке свое отражение, свою старость, свою ненужность, свою близкий конец…
К смерти старик относился спокойно. Он больше боялся болезней и немощи. В церковь он не ходил, но верил, что его душа будет бессмертна, иначе зачем появились на Земле люди, зачем они приобрели столько знаний. Умирать и уносить все с собой — это глупейшее расточительство для природы. Обязательно должно быть место, где эти знания будут использоваться, а значит, за последней чертой есть еще что-то неведомое и не такое страшное,
